>Архив Фонда
10.09.2010
Одно из самых чутких сердец, самый пламенный ум. Статья И. Р. Монаховой
Статья Ирины Монаховой «Одно из самых чутких сердец, самый пламенный ум» была опубликована в газете «Литературная Россия» 11 июня 2010 года, но в значительно сокращённом варианте. Здесь помещён полный вариант этой достойной внимания читателей замечательной статьи. Позднее руководство нашего Фонда планирует подобного рода материалы помещать в рубрику «В. Г. Белинский» в подраздел «Современные статьи о Белинском». Ирина Монахова «Одно из самых чутких сердец, самый пламенный ум» Дискуссия о В.Г. Белинском, возникшая в «Литературной России», еще раз показывает, насколько живо воспринимаются его творчество и личность до сих пор. Возникающие время от времени среди некоторых его читателей навязчивые сомнения в его гениальности сродни навязчивым обсуждениям загробных тайн Гоголя. А был ли Белинский гением? А умер ли на самом деле Гоголь или только заснул летаргическим сном? Возникают время от времени такие всплески то ли мыслей, то ли эмоций. Однако отношение читающей публики к Гоголю все-таки проще – его просто любят (если не все, то многие), а с Белинским сложнее – такое впечатление, что к обычной любви тут примешивается и любовь-ненависть. А может быть, это и закономерно, когда речь идет о «неистовом Виссарионе» – не только он сам был неистовым, но и восприятие его до сих пор тоже отчасти «неистовое». Наряду с серьезными исследовательскими работами о его жизни и творчестве появляются и такие выступления, как статья Ю. Павлова «Белинский как эмбрион, или Спасибо Винникову» («Литературная Россия», № 14, 09.04.2010), где автор постарался собрать какой только можно «компромат» на Белинского, преимущественно «выдергивая» из его личной переписки отдельные фразы и выбирая наиболее резкие суждения о нем его оппонентов (которые, впрочем, сами были далеко не идеальными людьми). Каких только упреков здесь ни прозвучало, например, в том, что он является якобы «родоначальником вульгарно-социологического направления в отечественной критике». Нет, Белинский – родоначальник концептуального направления в отечественной критике, без которого и критика-то сама по себе читателям была бы не интересна, кроме узкого круга специалистов. Другой упрек – «противоречивость взглядов». Так названа способность Белинского к стремительному развитию, постижению на этом пути различных философских идей, их глубокому осмыслению, даже переживанию и, главное, творческому развитию их. «Одно из самых чутких сердец, – писал о нем В.Г. Короленко, – самый подвижный, беспокойный, пламенный ум, страстно, мучительно и искренно искавший истины, никогда не боявшийся расстаться с тем, что он признавал заблуждением, и пуститься в новый путь для новых исканий» [1] . Странно, что Ю. Павлов в этом видит недостаток. Способность к развитию – это достоинство, а не недостаток. Впрочем, в эпоху постмодерна, когда с идеями и развитием дело обстоит неважно, действительно Белинский может показаться несколько экзотическим явлением. Но разве тут дело в нем? Одну из таких идей, которая в какой-то момент стала близка Белинскому, Ю. Павлов преподносит как еще один «компромат» на него, опять же выхватывая фразу из его частной переписки («Начинаю любить человечество маратовски…») и аккуратно при этом умалчивая о том, что этот «революционный» момент был всего лишь одним из многих этапов его идейного развития – причем не самым продолжительным и не последним по времени. В конце жизни его надежды были связаны не с революцией, а с готовящейся крестьянской реформой и просветительской работой, и его последние письма вполне ясно об этом говорят. Вот с помощью таких умалчиваний и порой смешных, а порой и грязноватых обвинений и составлена в основном статья Ю. Павлова. Смешны, например, упреки Белинскому в том, что он знал только один иностранный язык, да и то не в совершенстве (однако в юности одно время зарабатывал себе на жизнь переводами), тогда как «блестяще образованные славянофилы владели 4-5 иностранными языками». Действительно, Белинскому гораздо сложнее было получить блестящее образование, так как он не был богат, не имел обширных поместий с сотнями крепостных, какими владели некоторые выдающиеся славянофилы. Белинский же, наоборот, сделал всё, чтобы единственная крепостная, принадлежавшая его семье, была отпущена на волю. Впрочем, задачей Белинского было владеть не иностранными языками, а русским – и он им владел так, как не владели, наверное, все славянофилы, вместе взятые. Почему-то расхождение во мнениях Белинского со славянофилами преподносится как его недостаток или ошибка, как будто славянофилы владели «истиной в последней инстанции». Но ведь, например, и Гоголь к ним не примкнул. Возможно, хотя бы даже благодаря масштабу своего таланта, Белинский, будучи западником, знал и понимал Россию и русского человека гораздо лучше, чем сами славянофилы, подобно тому, как Гоголь, писавший «Мертвые души» за границей, мог видеть Русь «во всей ее громаде». Критика Белинским различных безобразий, творящихся в родной стране, всегда (а не только в последние годы жизни) сочеталась с любовью к ней: « Чем больше живу и думаю, тем больше, кровнее люблю Русь, но начинаю сознавать, что это с ее субстанциальной стороны, но ее определение, ее действи тельность настоящая начинают приводить меня в отчаяние – грязно, мерзко, возмутительно, нечеловечески» [2] (из письма В.П. Боткину 1839 года ). Что же касается едких высказываний Достоевского о Белинском, которые во множестве собраны в статье Ю. Павлова, то кого, в первую очередь, они характеризуют? Достоевский в «Дневнике писателя» вспоминал о своем потрясающем впечатлении от встречи с Белинским в самом начале своего литературного пути и от той энергичной, «неистовой», щедрой поддержки, которую оказал ему Белинский, как будто передав ему заряд духовных сил для преодоления многих жизненных испытаний: «Я вышел от него (Белинского – И.М. ) в упоении. Я остановился на углу его дома, смотрел на небо, на светлый день, на проходивших людей и весь, всем существом своим, ощущал, что в жизни моей произошел торжественный момент, перелом навеки, что началось что-то совсем новое, но такое, чего я и не предполагал тогда даже в самых страстных мечтах моих. Я это всё думал, припоминаю ту минуту в самой полной ясности. И никогда потом я не мог забыть ее. Это была самая восхитительная минута во всей моей жизни. Я в каторге, вспоминая ее, укреплялся духом. Теперь еще вспоминаю ее каждый раз с восторгом» [3] . Если Достоевский, прекрасно понимая большое значение Белинского для его писательской судьбы, в то же время старался подобрать как можно более гадкие эпитеты для Виссариона Григорьевича (вроде «шушеры» и «смрадной букашки»), то о чьем «моральном облике» это говорит – Белинского или самого Достоевского? То же самое относится и к нелепым россказням о якобы ругани Белинского в адрес Христа. Это совершенно противоречит фактам, а именно содержанию переписки Белинского, в которой вполне ясно отразились его убеждения и настроения: как бы он ни был резок в выражениях и откровенен в суждениях, но здесь нет ни одного не то что ругательного, но даже хотя бы легкомысленного высказывания о Христе или Евангелии . Никогда он не разглагольствовал об этом всуе, ограничиваясь лишь краткими и вполне почтительными словами: « Быть апостолами просвещения – вот наше назначение. Итак, будем подражать апостолам Христа, которые не делали заговоров и не основывали ни тайных, ни явных политических обществ, распространяя учение своего Божествен ного Учителя, но которые не отрекались от Него перед царями и судиями и не боялись ни огня, ни меча » [4] (из письма Д.П. Иванову); « Для меня Евангелие – абсолютная истина. Надо читать чаще Евангелие – только от него и можно ожидать полного утешения. Но об этом или всё, или ничего» [5] (из письма В.П. Боткину ) ; « Укрепи тебя Христос на терпение и на святой подвиг : служа опорою дряхлому и слабому старику-отцу и малым детям, ты будешь иметь право иной раз с уважением взглянуть и на себя» [6] (из письма В.П. Боткину ) . И даже в знаменитом «зальцбруннском» письме к Гоголю 1847 года Белинский, довольно резко критикуя церковь, о самом Христе написал с прежним благоговением : « Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину своего учения» [7] . Нелепо пытаться объяснить облик Белинского с помощью колкостей и гадостей, высказанных его недоброжелателями, будь среди них хотя бы и Достоевский. Не пытаемся же мы представлять себе, например, облик Гоголя по пародии на него, изображенной Достоевским в «Селе Степанчикове». Вот так, видимо, был широк этот человек: сам только что вышел из гоголевской «Шинели» и вдруг счел необходимым того же Гоголя как можно злее высмеять. А упрек Белинскому в том, что он увлекался женщинами и играл в карты, заставляет не только улыбнуться, но и вызывает недоумение. Чем тут-то не угодил Виссарион Григорьевич? Неужели Ю. Павлову было бы предпочтительнее, чтобы он увлекался не женщинами, а кем-то другим, и чтобы не в карты иногда играл в часы досуга, а пристрастился бы, например, к рулетке, подобно Достоевскому? Непонятно, к чему Ю. Павлов приводит и вырванную из контекста цитату из письма Белинского о браке («установление антропофагов, людоедов…») – ведь известно, что Виссарион Григорьевич был счастлив в семейной жизни, вообще семья для него много значила, и многие его письма красноречиво свидетельствуют об этом. Например, он напутствовал своего юного друга Н.А. Бакунина вскоре после его помолвки такими словами: « Вы готовитесь выпить лучший бокал жизни, от души желаю вам на дне его найти не улетучивающуюся пену божественного напитка, а счастие, простое, тихое, в себе самом замкнутое, ни для кого не бросающееся в глаза счастие! » [8] . Известно и то, что Белинский очень высоко ценил гоголевских «Старосветских помещиков». Так же неуклюже вырваны из контекста критические высказывания Белинского (опять же из его частной переписки) о Шевченко и Гоголе, которые Ю. Павлов распространяет и на всех малороссов вообще. О Гоголе можно привести множество высказываний Белинского, говорящих о любви к нему и высокой оценке его творчества, например: « Вы у нас теперь один, – и мое нравственное существование, моя любовь к творчеству тесно связана с вашею судьбою: не будь вас – и прощай для меня настоящее и будущее в художественной жизни моего отечества: я буду жить в одном прошедшем и, равнодушный к мелким явлениям современности, с грустною отрадою буду беседовать с ве ликими тенями, перечитывая их неумирающие творения, где каждая буква давно мне знакома...» [9] (из письма Н. В. Гоголю ) или « Поклонись от меня Гоголю и скажи ему, что я так люблю его, и как поэта и как чело века, что те немногие минуты, в которые я встречался с ним в Питере, были для меня отрадою и отдыхом. В самом деле, мне даже не хотелось и говорить с ним, но его присутствие давало полноту моей душе, и в ту субботу, как я не увидел его у Одоевского, мне было душно среди этих лиц и пустынно среди множества» [10] (из письма К.С. Аксакову ) . Дискуссия же по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями» – дело не личных отношений Гоголя и Белинского , а их идейных разногласий. Да и разве дело только в приятных или неприятных словах из писем! Важнее другое: без поддержки великого критика, по замечанию И.А. Гончарова, «и Гоголь не был бы в глазах большинства той колоссальной фигурой, в какую он, освещённый критикой Белинского, сразу c тал перед публикой» [11] . Ведь Белинский был, наверное, единственным критиком, который не только оценивал произведения изящной словесности, но и реально повлиял на развитие литературы, в частности, на литературную судьбу Гоголя, Достоевского, Тургенева, Григоровича, Некрасова, Кольцова, Гончарова. Он еще и этой своей ролью остался в истории литературы, помимо своих собственных произведений. «Золотой век» русской литературы – главное наше культурное достояние – создавался в том числе и при участии Белинского. «Указать ему на дверь», как выразился Ю. Павлов, – это все равно, что отстранить поддерживающего каменные своды Атланта от его «работы». Белинский – один из таких Атлантов, на которых держится классическое наследие русской литературы, независимо от того, всем ли это нравится или кому-то, может быть, и не нравится. Что же касается нелестного отзыва Белинского о Т.Г. Шевченко, то контекст здесь состоит в том, что Белинский рассуждает вовсе не о его поэзии, а о его поступке, имевшем скорее политический характер, – двух «пасквилях», которые поэт написал на императора и императрицу. За это действительно Белинский назвал его ослом (подчеркну – в частном письме одному из самых близких друзей П.В. Анненкову), потому что считал, что подобные выходки заставляют правительство быть подозрительными к литературной и журнальной деятельности вообще, видеть везде бунт, а значит создавать еще больше препятствий к просвещению, развитию литературы и проведению необходимых реформ. По этой же причине Белинский в том же письме отрицательно отозвался и о другом малороссийском литераторе – Кулише, который в одном из журналов написал, что Малороссия должна отторгнуться от России. По этому поводу Белинский заметил: «Какое же правительство позволит печатно проповедовать отторжение от него области?» [12] . Вследствие этой истории вынужден был уйти в отставку сравнительно либеральный цензор – эта потеря, конечно, Белинского возмутила. И в связи с этим возникает вопрос. Белинский, увлекавшийся на каком-то этапе революционными идеями, Ю. Павлову не нравится. Белинский-государственник (каким он предстает в этом, более позднем письме), связывающий свои надежды с развитием просвещения и реформами, – тоже не нравится. Так что же Ю. Павлову вообще надо от Белинского? Для чего затеян этот столь нелепо и грязновато выполненный подбор «компромата»? Неужели только затем, что мнение Ю. Павлова об образе Татьяны Лариной не совпадает с трактовкой Белинского? Тогда почему эта статья появилась только сейчас, а не несколько десятилетий назад? Ведь не сегодня же впервые автор ознакомился с творчеством Белинского. Может быть, «ларчик открывается» гораздо проще? Конъюнктура изменилась. Когда-то в советское время у всех классиков стремились найти революционные мотивы, старались и Белинского «притянуть за уши» к революционерам. Теперь другая «мода», знаки поменялись на противоположные и почему бы не попытаться сбросить кого-нибудь «с корабля современности» в угоду текущему моменту? Кроме того, что, читая статью Ю. Павлова, можно улыбнуться и ужаснуться, как отмечено в отклике на нее Р. Сенчина («Улыбнуться или ужаснуться», «Литературная Россия», № 15, 16.04.2010), но еще и возникает вопрос: не гадко собирать-то подобную подборку гадостей? И о ком – о Белинском, которому критика обязана не только тем, что он благодаря своему гениальному таланту поднял на небывалую высоту сам этот жанр, но и тем, что привлек к нему внимание всей читающей публики. Как отмечал И.С. Аксаков, « имя Белинского известно каждому сколько-нибудь мыслящему юноше, всякому жаждущему свежего воздуха среди вонючего болота провинциальной жизни. “Мы Белинскому обязаны своим спасением”, – говорят мне везде молодые честные люди в провинциях » [13] . Если бы не деятельность «неистового Виссариона», значительно превосходившая по своему значению скромные масштабы жанра литературной критики, то кому были бы интересны все эти рецензии, критические обзоры и споры литераторов между собой? Только самим же литераторам. Таким образом, автор статьи, сам являясь литературным критиком, пытается «рубить сук, на котором сидит», называя себя при этом «карликом» (по сравнению с Белинским). Нет, это называется не «карлик», это называется как-то иначе. Особенно занятен метод Ю. Павлова использовать самокритичные и самоироничные высказывания Белинского в его письмах («Я было недавно пришел в отчаяние от своей неспособности писать…») как возможность и из них тоже почерпнуть немного «компромата» против него же самого – Белинского. Даже не обсуждая этическую сторону такого «приема», можно заметить, что действительно «неистовый Виссарион» умел жестко критиковать не только других, но и себя, откровенно признавая свои недостатки и иронизируя над собой (ценное качество, которое никому бы не помешало). Но, тем не менее, в его письмах есть не только моменты самобичевания и сокрушения о своих ошибках, слабостях и недостатках. Есть и объективная спокойная оценка своих сил и вклада в развитие русской культуры: «Почетного имени в гражданстве я не желаю, потому что не сомневаюсь его иметь, и даже теперь имею его в известной степени» [14] (из письма М.А. Бакунину 1838 года ) . Вспоминаются стихи Некрасова: Белинский был особенно любим... Молясь твоей многострадальной тени, Учитель! перед именем твоим Позволь смиренно преклонить колени! В те дни, как всё коснело на Руси, Дремля и раболепствуя позорно, Твой ум кипел – и новые стези Прокладывал, работая упорно. Ты не гнушался никаким трудом: «Чернорабочий я – не белоручка!» – Говаривал ты нам – и напролом Шел к истине, великий самоучка! Ты нас гуманно мыслить научил, Едва ль не первый вспомнил о народе, Едва ль не первый ты заговорил О равенстве, о братстве, о свободе. [15] Многие из тех свобод и гражданских прав, которые мы все сегодня имеем от рождения и воспринимаем как само собой разумеющееся, во времена Белинского были предметом мечтаний и стремлений, и такие люди, как он, своей деятельностью приближали необходимые реформы. Как подчеркивал Тургенев, «Белинский любил Россию; но он также пламенно любил просвещение и свободу: соединить в одно эти высшие для него интересы – вот в чем состоял весь смысл его деятельности, вот к чему он стремился» [16] . Наверное, не стоило бы так подобно рассматривать статью Ю. Павлова, если бы подобные нигилистические настроения в отношении Белинского не появлялись в последнее время то тут, то там – по-видимому, некоторые из стремящихся как можно больше «приноровиться» к текущему моменту избрали для этого такой вот способ. Но, к счастью, есть и явления другого рода. Например, именно в последние годы вышло несколько книг о жизни и творчестве Белинского (серьезных глубоких исследований, каких на эту тему, кажется, давно не появлялось) историка Е.Ю. Тихоновой. Впрочем, сколько раз уже «отрицатели» разных времен пытались «сбросить с корабля современности» то одного, то другого классика (то Пушкина, то Достоевского, то теперь Белинского). Но проходит время, и такие попытки, убогие по существу, кажутся просто смешными, а классики – по-прежнему остаются актуальными. [1] В.Г. Короленко. Собр. соч. М., 1955. Т. 8. С. 7. [2] В.Г. Белинский. Полн. собр. соч. М., 1956. Т. Х I . С. 420. [3] Ф.М. Достоевский. Собр. соч. М., 2004. Т. 9, кн. 2. С. 34. [4] В.Г. Белинский. Полн. собр. соч. М., 1956. Т. Х I . С. 151. [5] В.Г. Белинский. Полн. собр. соч. М., 1956. Т. Х I . С. 476. [6] В.Г. Белинский. Полн. собр. соч. М., 1956. Т. Х II . С. 44. [7] В.Г. Белинский. Полн. собр. соч. М., 1956. Т. Х. С. 214. [8] В.Г. Белинский. Полн. собр. соч. М., 1956. Т. Х II . С. 119. [9] В.Г. Белинский. Полн. собр. соч. М., 1956. Т. Х II . С. 109. [10] В.Г. Белинский. Полн. собр. соч. М., 1956. Т. Х I . С. 435-436. [11] И.А. Гончаров. Очерки. Статьи. Письма. Воспоминания современников. М., 1986. С. 279. [12] В.Г. Белинский. Полн. собр. соч. М., 1956. Т. Х II . С. 441. [13] И.С. Аксаков. Письма к родным. 1849- 1856. М ., 1994. С. 457. [14] В.Г. Белинский. Полн. собр. соч. М., 1956. Т. Х I . С. 317. [15] Некрасов Н.А. Полн. собр. соч. Т. 3. Л ., 1982. С. 19. [16] И.С. Тургенев. Собр. соч. М., 1979. Т. 11. С. 270-271.
